Леонид Ольгин
Леонид Ольгин
Леонид Ольгин
Сам о себе, с любовью…Статьи и фельетоныЗабавная поэзия
Литературные пародииИ будут звёзды моросить..Путешествие в Израиль
Гостевая книгаФотоальбомФорум
Журнал "День"Любимые ссылкиКонтакты
 



Международный эмигрантский, независимый общественно - просветительский и литературный журнал «ДЕНЬ»

Журнал «ДЕНЬ» > Выпуск № 9 (05.09.2004) > Абрикоска

написано: 05 сентябрь 2004 г. | опубликовано: 05.09.2004

 

Светлана КРЕЩЕНСКАЯ, рубрика "Литературная гостиная"

Абрикоска

 

Дебют в журнале

             Старый дом, отодвинутый шумным городом на глухую окраину, там, где перед жгуче-зелёной крапивой раскланивается златоглавый осот, где в пырейных зарослях кишат ужи и ящерицы, и по ночам сдуру кричит коростель, готовился к сносу. Перед своим медленно приближающимся концом, а его грозились сломать каждую весну, он раздал людям всё, что мог: окна и двери, не успевшие сгнить до конца половицы, ржавые водосточные трубы и раскрошившиеся жестяные козырьки. Ничем не побрезговали новоявленные дачники…
           За всю свою долгую коммунальную жизнь небольшой, в два этажа, домик приютил множество всякого разнорабочего народа. И теперь, брошенный всеми разом с одинаковой радостью, он стоял, сирота сиротой, поросший мхом и диким виноградом, с прижавшимся к нему, таким же   запущенным, притихшим яблоневым садом. Между кряжистых «Данешт» раскинулась молодая жимолость, побежал резвый подорожник, под рухнувшим «Анисом» пристроился неприхотливый лопух. В густом, горьковато-терпком воздухе, настоявшемся на листьях мяты, полыни и чабреца, повисли разомлевшие стрекозы… Но вот закружили башенные краны, затарахтели лебёдки – закончилась тишина! - и выгнанные на скорую руку серые высотки замкнули вокруг одинокого дома плотное бетонное кольцо, скрестив на его развороченных руинах свои стеклянные взгляды… Ату его, ату!
           
   Не научившись обижаться, старый дом молчал. Ему уже нечего было терять… Он торчал из земли, почерневший от ленивого снега и усердных дождей, с острыми краями полуразобранных стен, как гнилой зуб и, боролся со своей последней болью – болью  за своих разъехавшихся детей, терпеливо ждал, когда наступит избавительное утро, приедет стальной каток и сровняет с землёй единственное, что у него осталось – его память… И, правда, когда?
- Дом-то… ладно, отслужил своё, а вот деревьев жалко! Сколько фрукты ещё можно собрать, да и от жары всегда было где схорониться…
- Оно-то так, но не пересадить старые корни на новое место, не приживутся!  А людям – вишь, как зажрался народ! – гаражи подавай! Опять-таки, столы доминошникам поставить обещали… и пивной ларёк…- переговаривались между собой два старичка – Григорыч и дед Васыль, виновато поглядывая со своей лавочки на старый сад, чернеющий вокруг загороженных фанерными щитами знакомых развалин.
- Ранет» посадил покойный Петро… это я точно помню. «Джонатан» Овчаровы отхватили на какой-то выставке…. Ну «Белый налив» - это я от матери привёз, а вот абрикоска чья? Забыл… садовая моя голова…
-Да ты и не вспомнишь! Вы с Любашей позже заселились. А… абрикоска – это Наташкина работа! Бегала тут… маленькая такая, рыженькая… Я её на велосипеде катал. В подвале они жили. Мать, бабка и трое ребятишек… А… как залило их комнатёнку талой водой, так больше мы их и не видели. Отселили, значит, куда-то.  Да, так воти – Григорыч передохнул и его строгие карие глаза, спрятавшиеся под густыми чёрными бровями ласково засветились.
– Наташке ещё пяти не было… Добрая ж ты душа! Воткнула косточку в землю, и та – вот чудо! – принялась, а через каких-то пару лет поднялась стройным деревцем. Вначале таким тоненьким и таким квёлым, что думали, ну всё! заломает ветер… А она, нет! С характером оказалась – взяла да и выстояла! А в одну весну (не поверишь!) так расцвела, так разневестилась, что с дальних дворов приходили смотреть на её свадебный наряд. Во всей округе не было дерева пышней и краше! Ну, а потом, известное дело, пошла родить, пошла плодоносить…. И не сосчитаешь, сколько абрикосовых джемов и компотов мы с женой наварили. Двух орлов на её витаминах вырастили! – с удовольствием прихвастнул Григорыч, выкатив в запале нижнюю губу.
- От чего же… -  осторожно выспрашивал его дед Васыль. - … такую кралю и так перекосило?
- Да, чего уж… тут… скрывать! Расскажу тебе…, как другу… -  воюя с  астмой, отрывисто и со свистом, проговорил   Григорыч, и в поисках платка вывернул свои бездонные карманы.
– Было это где-то в семидесятом… Приезжал тут один залётный… на «КАМАЗе», черезчур шальной и черезчур весёлый… Кузовом красавицу задел… После этого случая согнуло её, скукожило… А к осени расчахнулась наша абрикоска, усохла совсем и чёрным листом взялась… Я её лечил и лекарствами, и словами… Жалко дерево, оно мне как родное – всю жизнь под окном! Проснёшься, бывало, утром, а она тебе веточкой машет… Вставай,  зовёт, Григорыч, в депо пора! И, что ты думаешь? Не зря я её выхаживал! Отошла к весне моя дорогая, обросла молодыми побегами моя ненаглядная! А к осени отблагодарила меня чистым золотом – весь двор завалила сочными и сладкими абрикосами… Большущими! Во-о-т такими – с мой кулак! Соседи диву давались, говорили, не иначе как апельсины наш дед развёл! Но вот…
    Голос старика снова задрожал и, пытаясь перебить своё волнение, он громко прокашлялся, да с такими угрожающими хрипами, будто не в силах наказать, хотел хоть напугать кого-то: «Красота её с весной не вернулась… Увёз её, видать, тот подлец на своём «КАМАЗе…»
             
   Старики ещё долго сидели на лавочке, говорили про нового мэра, землетрясение в  Китае и про то, как скипидаром лечат радикулит, и, когда за одним пришла жена, а другого тут же окликнули из окошка, они попрощались – ну, по петухам! – и разошлись по своим отдельным – на первом и десятом  этажах – благоустроенным квартирам.
  Утром Григорыч и дед Васыль по многолетней стариковской привычке снова встретились во дворе. Но там уже не было  ни старого дома, ни старого сада… Шаловливый летний ветерок на пару с сердитым дворником разбрасывал по асфальтовым дорожкам удушливую цементную пыль, чей-то послушный сынок старательно выбивал обтрёпанный полосатый коврик.
   А возле абрикоски, чудом оставшейся после сноса – благодаря кому? непонятно…- на красно-чёрной, как свежая рана, утрамбованной гусеницами, земле, стояла  немолодая женщина. Она была в  старомодном, обвислом платье из коричневого кримплена, жарких войлочных ботинках, с редкими ржавыми волосами, связанными обычным шнурком, и тем виноватым выражением лица, которое чаще всего встречается у измученных сельских баб, приехавших по своей, очень срочной – бабьей – нужде в большой и неласковый город…
  Она обнимала кривое деревце загоревшими, жилистыми руками и, прикрывая веснушчатое лицо линялой газовой косынкой, тихо плакала. И, похоже, что только абрикоска, благодарно склонившая над  сгорбленной женской спиной свои узловатые ветки, да, пожалуй, старый Григорыч знали – о чём… 
 
                 






Леонид Ольгин