написано: 04 февраль 2007 г. | опубликовано: 04.02.2007

Ефим ГАММЕР, рубрика "Литературная гостиная"

Соловки свободы

продолжение

- Нет! У ме­ня боль­ше нет дол­ла­ров! - За­бур­лил Ян Кар­ло­вич.         - Че­го же вы хо­че­те с та­ким да­ро­ва­ни­ем?         - Я хо­чу в Ар­мию! Там - для ме­ня - день­ги! - и по­нес­ло, по­нес­ло но­во­яв­лен­но­го ев­рея. - "А для те­бя, род­ная, есть поч­та по­ле­вая. Про­щай, тру­ба зо­вет! Сол­да­ты в по­ход!"         - Ой, - ска­зал Аб­ра­ша Ар­ноль­до­вич Конь же­не своей, Ло­сю сво­е­му, Ка­те­ри­не Мас­лов­не. - Он еще в се­бя не при­шел, а нас уже за­ста­нут. Вот тог­да и за­по­ем в го­лос: "Взвей­тесь, со­ко­лы, ор­ла­ми. Над мо­гиль­ны­ми пли­та­ми." Ой!         Ка­те­ри­на Мас­лов­на, твер­дая жен­щи­на, не под­да­ю­ща­я­ся да­же воз­ра­ст­ной ржав­чи­не, с лег­ко­стью гим­на­ст­ки Ас­та­хо­вой вы­тол­к­ну­ла пу­до­вые те­ле­са из крес­ла и - ус­т­ре­ми­лась... Ку­да - по­даль­ше. (На- ло­го­вое уч­реж­де­ние пред­по­чи­та­ет нор­маль­ных каз­но­кра­дов, не ума­ли- шен­ных.) Од­на­ко путь ей пре­гра­дил во­ен­ный пат­руль. Три че­ло­ве­ка, сре­ди них од­на жен­щи­на с по­го­на­ми лей­те­нан­та. Она и бы­ла за глав- но­го. По­э­то­му и на­вис­ла над ти­ши­ной, за­мер­шей от стра­ха в квар- ти­ре Зо­зу­ли, как Тев­тон­ский меч.         Ти­ши­на про­дол­жа­лась бы дол­го - это вы­год­ная для ар- ти­с­тов-вод­ко­люб­цев па­у­за. Но Ка­те­ри­на Мас­лов­на не счи­та­ла се­бя дра­ма­тур­ги­че­ской ак­т­ри­сой, хо­тя в "Ре­ви­зо­ре" и для нее сы­с­ка­лась- бы роль при близ­ком зна­ком­ст­ве с ре­жис­се­ром. И она по­да­ла вскрик не­о­пи­су­е­мой по прон­зи­тель­но­сти кра­со­ты.         - Ева! Блуд­ная дочь моя!         - Мать!         Ко­ман­дир­ский, с хрип­лы­ми нот­ка­ми го­лос жен­щи­ны-лей­те­нан­та по­ве­лел - и без при­ка­за - при­ткнуть ство­лы к не­про­би­ва­е­мой гру­ди Ка­те­ри­ны Мас­лов­ны. Ей, че­с­т­но ска­зать, та­кое не­у­ва­же­ние к ее гру- ди, бы­ло до лам­поч­ки. Доч­ку она не ви­де­ла лет де­сять по­сле то­го, как та, под­дав­шись уго­во­рам лат­вий­ских си­о­ни­стов, мах­ну­ла за кор- дон без со­гла­сия ро­ди­те­лей. И ис­чез­ла на Обе­то­ван­ных Зем­лях: ни те­бе пись­ма, ни тре­бо­ва­ния де­нег на съем­ную квар­ти­ру. Иног­да че- рез зна­ко­мых до Ка­те­ри­ны Мас­лов­ны до­хо­ди­ли слу­хи: дочь их проц- ве­та­ет в ки­бу­це, па­шет плу­гом пу­с­ты­ню и по­ет ми­чу­рин­с­ную пес­ню: "И на Мар­се бу­дут яб­ло­ни цве­сти". По­том слу­хи кон­чи­лись: с вы­зо- вом Ко­ня, Аб­ра­ши Ар­ноль­до­ви­ча в КГБ. И он при­учил­ся за­пол­нять ан- ке­ты по­том­ст­вен­но­го са­пож­ни­ка так, слов­но и доч­ки у не­го ни­ког­да не бы­ло, не го­во­ря уже о ее си­о­ни­ст­ских на­стро­е­ни­ях, вскор­м­лен- ных не на на­бой­ках и под­мет­ках, а за­пре­щен­ной для чте­ния ли­те­ра- ту­рой.         Аб­ра­ша Ар­ноль­до­вич Конь, па­па по род­ст­ву и по кро­ви, взи- рал с оза­бо­чен­ным ви­дом на ди­ко­вин­ное яв­ле­ние ро­ди­мо­го пят­ныш­ка в об­ра­зе и по­до­бии доч­ки. Он и вы­гля­дел со­от­вет­ст­вен­но: ниж­нюю гу­бу опу­стил до че­лю­сти, но­сом шмы­гал, как па­ро­воз на па­рах и не­внят­но бор­мо­тал:         - Я же го­во­рил: при­дут до не­го, а за­ста­нут нас.         Ян Кар­ло­вич, все еще ос­та­ва­ясь в по­ры­ве пе­сен­но­го вдох­но- ве­ния, при­знал в од­ном из двух ох­ран­ни­ков Евы ста­ро­го сво­е­го зна- ко­мо­го - ев­рей­ско­го сол­да­та Ко­ти­ка. И ок­ры­сил­ся на не­ра­ди­во­го до от­цов­ских ра­до­стей па­пу. В нер­в­ном на­ли­ве и по при­чи­не ува­же­ния к из­ра­иль­ской ар­мии, где день­ги пла­тят, по­за­был об ис­тин­ной его фа- ми­лии.         - Ко­зел! Что ты ку­дах­чешь? При­шли ко мне, ме­ня и за­ста- нут, Бер­кут Ар­ноль­до­вич!         - Да? Вы в этом уве­ре­ны?         Ян Кар­ло­вич плю­нул се­бе под но­ги, не­бреж­но от­ки­нул ги­та- ру. И дви­нул­ся к Еве-лей­те­нан­ту, сда­вать­ся из де­зер­ти­ров хоть на фронт. Тут не­про­би­ва­е­мая грудь Ка­те­ри­ны Мас­лов­ны по­вер­ну­лась на­встре­чу и с убой­ной си­лой от­пих­ну­ла его, доб­ро­воль­ца, на­зад.         - Не пу­щу! Это моя дочь!         - Я же не за­муж за нее иду, - оро­бел Ян Кар­ло­вич.         - За­муж она вый­дет за ге­не­ра­ла! - чуть бы­ло не при­бег­ла к тя­же­ло­му ру­ко­прик­лад­ст­ву не­сги­ба­е­мая ни­ка­ки­ми сюр­п­ри­за­ми жен­щи­на.         От­шат­нув­шись, Ян Кар­ло­вич вспом­нил ле­ген­дар­ный афо­ризм со­вет­ской ар­мии:         - Плох тот сол­дат, ко­то­рый не меч­та­ет быть ге­не­ра­лом.         - И что-то но­сит в ран­це, - под­ска­за­ла бу­ду­щая те­ща.         - Жезл мар­ша­ла?         - В ран­це сол­да­та на­по­ле­о­нов­ской ар­мии уме­сти­лось и боль- ше. Прав­да, зва­ли его не Зо­зу­ля, а Рот­шильд, - на­ло­го­вый и нспек- тор Лось Ка­те­ри­на Мас­лов­на спе­ци­аль­но для доч­ки про­де­мон­ст­ри­ро- ва­ла не­дю­жин­ные по­зна­ния в ис­то­рии эко­но­ми­че­ских и бан­ков­ских на- ук. Но не до­би­лась преж­не­го, лет двад­ца­ти то­му на­зад по­слу­ша­ния.         Блуд­ная Ева от­тес­ни­ла ее в сто­ро­ну и бро­си­ла на Яна Кар- ло­ви­ча двух сво­их ох­ран­ни­ков.         - Бе­ри­те его!         Ян Кар­ло­вич под­нял ру­ки.         - Я го­тов, пусть и на рас­стрел.         Ко­тик с ус­меш­кой на­дел ему на за­пя­стья на­руч­ни­ки.         - Кто те­бя та­ко­го шлеп­нет? Сись­ки-ма­сись­ки! Да­же Эйх­ма­на не шлеп­ну­ли.         - Ве­шать бу­де­те? - до­зна­вал­ся о своей ро­ли в из­ра­иль­ской ар­мии Ян Кар­ло­вич.         - Не шу­с­т­ри с ко­за­ми!         - Так ты ме­ня уз­нал?         - Га­упт­вах­та с то­бой по­зна­ко­мит­ся.         - Я хо­чу в Мах­пе­лу, ку­да Ара­фат го­ев не пу­с­ка­ет.         - Бу­дет те­бе Мах­пе­ла. Бу­дет те­бе Хев­рон. И кам­ни в го­ло­ву - в при­да­чу. Для раз­ви­тия ума.         - Ко­тик!         - Я те­бе не Ко­тик. И за­пом­ни, пи­да­ров в на­шей ар­мии не де­ржат.         - Я не пи­дар. Я Зо­зу­ля, ку­куш­ка по-ва­ше­му.         - Вот и по­ку­ку­ешь на вы­шке, как финн на хвой­ном де­ре­ве. Фин­нов то­же на­зы­ва­ли ку­куш­ка­ми.         Аб­ра­ша Ар­ноль­до­вич ото­звал­ся на фин­нов из по­лу­бес­соз­на- тель­ной леж­ки:         - Да-да, то­ва­рищ Ста­лин при­шел до фин­нов, а за­стал ку­куш- ки. Ку-ку, ку-ку! Сколь­ко лет? Ку-ку, ку-ку, до пять­де­сят треть- его го­да.         Ста­рый сол­дат Ко­тик спро­сил у ко­ман­дир­ши:         - Его то­же брать?         - Пусть ку­ку­ет. А ког­да ос­во­ит ив­рит... Тог­да...с аз­бу­кой си­о­низ­ма возь­мем и его.         Ка­те­ри­на Мас­лов­на не вы­дер­жа­ла над­ру­га­тельств над па­мятью от­ца, сквоз­ня­ком про­мель­к­нув­шей в не­уч­ти­вом вы­ска­зы­ва­нии офи­цер- ши. Все-та­ки вы­кор­ми­ла ее не чу­жой грудью и не на чу­жие де­неж­ные рас­хо­ды: де­тское пи­та­ние, по­рош­ко­вый ки­сель, пол­зун­ки и са­мо­воз- го­ра­ю­щи­е­ся - от тре­ния - ку­кол­ки.         - Дочь! Ева моя!         - Мать! Стоп! Я те­перь - Ха­ва!*(18)         - Ха­ва?         - Ха­ва!         - Чтоб ты па­пу не сха­ва­ла? Зна­ешь сколь­ко я пла­ти­ла за не­го в ОБЕ­ХЕ­ЕС?         - Я бы­ла ма­лень­кая...         - И те­перь дур­ная!         - Мать!         - Дочь!         - Отой­ди в сто­ро­ну! Сна­ча­ла ку­куш­ку вы­ве­дем, по­том с то- бой по­го­во­рим.         - Ку­куш­ка - пе­вец. Па­па на нем день­ги де­ла­ет! Кас­се­та - де­сять дол­ла­ров! И мне де­вя­но­сто для мас ах­на­сы.         - Отой­ди в сто­ро­ну, мать! По­том по­го­во­рим.         Се­мей­ные сце­ны - это са­мое при­неп­ри­ят­ное, что бы­ло в жиз- ни Яна Кар­ло­ви­ча. Сто­ило де­ду Иман­ту от­крыть рот о своей коп­тиль- не, как вски­па­ли бур­ные во­с­к­ли­ца­ния ма­мы Яна - си­би­ряч­ки Ро­зы Бо- ри­сов­ны, ра­чи­тель­ной и дол­го­тер­пе­ли­вой, но ни­как не по­ни­ма­ю­щей - по­че­му со­вет­ская власть ли­ши­ла се­мей­но­го до­хо­да та­ко­го тру­до­лю­би- во­го му­жи­ка. Не пьет. Не ку­рит. Баб с на­се­ста не сго­ня­ет. Жи­вет на­деж­но, с мо­ло­дец­кой кре­по­стью в но­гах. Пой­дет на Ле­ну - рыб­ку по­ло­вит. При­не­сет в из­бу с пол­сот­ни кон­де­вок, по­со­лит их. Зи­мой при­ва­рок. Пой­дет в тай­гу. Кед­ро­вый орех та­щит до­мой в меш­ках. А глуб­же в тай­гу, так и с мед­вежь­им око­ро­ком обо­ра­чи­ва­ет­ся. За что же его не лю­бят пя­ти­лет­ки? Ми­тин­ги? Лек­ции о стро­и­тель­ст­ве ком­му- ни­зма все­го за двад­цать лет? Ах, срок жиз­ни ему вы­шел?! Ко­неч­но, тот, кто не уви­дит - не пой­мет!         Яну Кар­ло­ви­чу по­мни­лось, ка­кая сва­ра на­чи­на­лась в пя- ти­с­тен­ке, ког­да ма­ма его до­ка­зы­ва­ла де­ду о не­пре­мен­ном свет­лом бу­ду­щем для не­го, поч­ти сто­лет­не­го, ес­ли он по­до­ждет с пре­да- тель­ским по сро­кам уми­ра­ни­ем. Но дед обе­ща­ний о свет­лом бу­ду­щем не вос­п­ри­ни­мал. И по­э­то­му умер не­ждан­но, мо­жет быть, да­же до­сроч- но. Лег на па­ла­ти, скре­стил ру­ки и ос­та­но­вил свое дву­жиль­ное сер­д­це. На­вер­ное, ка­ким-то про­ти­во­есте­ст­вен­ным для ма­те­ри­а­лиз­ма чув­ст­вом по­нял: по­хе­ри­ли его коп­тиль­ню, по­стро­и­ли на ее ме­с­те ры- бо­раз­де­лоч­ный ком­би­нат. Кто зна­ет? Кто зна­ет - тот мо­лит­ся!         Ян Кар­ло­вич то­же не знал это­го за­ко­на - за­ко­на уми­ра­ния че­ло­ве­ка, об­ла­да­ю­ще­го соб­ст­вен­но­стью и лич­но от­вет­ст­вен­но­го за нее. Пе­ред со­бой. Пе­ред деть­ми-на­след­ни­ка­ми. И, ве­ро­ят­но, пе­ред Бо­гом.         Од­на­ко Ян Кар­ло­вич знал же­с­то­ко, до жгу­че­го пуль­са в по- мер­т­ве­лой ру­ке, на­сколь­ко опас­ны се­мей­ные дряз­ги, и как они гро- бят сер­д­це и ду­шу.         - Вя­жи­те ме­ня! Бе­ри­те ме­ня! - за­кри­чал он, за­дох­шись.         Не­за­мут­нен­ный Ко­тик по­тя­нул его за це­поч­ку на­руч­ни­ков и стал ос­то­рож­но спу­скать с ле­с­т­ниц, уте­шая по до­ро­ге:         - В Хев­рон те­бя, в Хев­рон. У нас ар­мия - че­с­т­ная: ку­да про­сишь­ся - ту­да и по­шлют.         Пе­ред от­ключ­кой, а вер­нее до вод­во­ре­ния в Мах­пе­лу, Ян Кар­ло­вич ус­лы­шал не­что не­во­об­ра­зи­мое. В квар­ти­ре Зо­зу­ли с тре­ском бер­то­ле­то­во­го ог­ня вспых­ну­ли ки­ло­мет­ро­во­го ра­ди­у­са вскри­ки и воз­гла­сы: "Ма­монь­ка!", - "Сча­стье мое, до­чень­ка!", - "Па­пуль­ка!", - "Я те­бе жо­пу над­еру, ду­ра!", - "Я офи­цер­ша!", - "У офи­цер­ши то­же жо­па!", - "Лу­пи, пап­ка!", - "А ОБЕ­ХЕ­ЕС ме­ня не за­ста­нет?", - "Здесь - сво­бо­да, нет те­бе ОБЕ­ХЕ­ЕС! чу­ди­ло ты!", - "Тог­да..."         Зве­ри­ное - а-а-а!!! - по­рож­ден­ное, пред­по­ло­жим по Че­хо­ву, обув­ной ко­лод­кой, или, что про­ще, бес­хоз­ной уже ги­та­рой со­про­вож- да­ло мо­би­ли­зо­ван­но­го ми­лу­им­ни­ка*(19) до вы­хо­да на ули­цу.         Ой-вей!*(20) - с этой ули­цей, Иеру­са­лим­ской-Ра­зу­мов­ской он, ес­ли не из­ме­ня­ет па­мять, по­зна­ко­мил­ся преж­де. В тот не­яс­ный для по­ни­ма­ния из­ра­иль­ской дей­ст­ви­тель­но­сти мо­мент, ког­да вы­шел впер­вые на про­сто­ры за­га­доч­ной ев­рей­ской ду­ши. Ко­неч­но, все - как бы­ло! До­ма - те же са­мые. Пе­ре­ул­ки - по­хо­жи на се­бя, как близ­не- цы-братья. Вот там впе­ре­ди... Да... Че­рез двад­цать ша­гов - "Здрав­ст­вуй, Ка­тя!" Ка­тя - улиз­нет, бе­да не ве­ли­ка. Вме­сто нее - зер­ка­ло. "Кто на све­те всех ми­лее?" А по­спе­шишь к Сте­не Пла­ча - ока­жешь­ся в Хев­ро­не. Пер­вая сто­ли­ца Из­ра­и­ля, ей и при­ни­мать. Кто в го­с­ти - то­го кам­нем араб­ским. Кто на по­сто­ян­ку, то­го с на­ме­ком на по­гром 1929 го­да. А кто с вин­тов­кой - тот че­ло­век с ружь­ем! Ка­кие у не­го пре­иму­ще­ст­ва? Ноль це­лых, два - в уме. Вот и пол­уча- ет­ся: стре­лять нель­зя, а ду­мать хо­чет­ся. Из­ра­иль­тя­нам хо­ро­шо. У них пе­ле­фо­ны. Зво­нят с лю­бых по­стов сво­им на­деж­ным же­нам. И на­сме­ха­ют­ся по-им­пер­ски, как буд­то за­щи­ща­ли Порт-Ар­тур, над вся- ки­ми ан­г­ло­сак­са­ми, эфи­о­па­ми и не­ко­то­ры­ми ла­ты­ша­ми, пусть они и рус­ские по пас­пор­ту: "На­ши же­ны - пуш­ки за­ря­же­ны!"         Вот и при­хо­дит­ся ан­г­ло­сак­сам, эфи­о­пам и лич­но Яну Кар­ло- ви­чу пи­сать пись­ма до­мой - по­чер­ком раз­бор­чи­вым: ина­че во­ен­ная цен­зу­ра вер­нет их об­рат­но.         Итак...            "Пись­мо же­не моей Ка­те, по­да­валь­щи­це у бу­фет­ной стой­ки,             в Лат­вий­ское об­ще­ство ев­рей­ской куль­ту­ры.             Ри­га, ули­ца Ско­лас, но­мер до­ма не по­мню.         Ка­тя, у ме­ня в ру­ках ружье. Лю­би и по­мни! А те­перь - под- роб­но­сти...         На са­мой вер­х­ней кры­ше ми­ра, над Мах­пе­лой, гроб­ни­цей пра- от­цов, сто­им мы - трое, один дру­го­го не мень­ше. Все мы рус­ские. Яко­бы рус­ские. По пас­пор­ту - да! - ев­реи. Не по из­ра­иль­ско­му, уч- ти. По со­вет­ско­му. С ко­то­рым жить, это как на вой­не: один день за­счи­ты­ва­ет­ся за три, ког­да вы­жи­вешь. Вы­жи­ви, по­про­буй: от Алек­сан­д­ра Мат­ро­со­ва до Зои Кос­мо­демь­ян­ской.         Ме­ня, как на­де­юсь, по­мнишь, - зо­вут: Ла­зарь. Дру­га мо­е­го - Ко­тик. А дру­га Ко­ти­ка - Кна­фа­им, это крылья в пе­ре­во­де с древ­не­го на­ше­го язы­ка. Преж­де ко­ре­шил он под име­нем Ко­ля.         Вни­зу не­из­ме­ри­мые мет­ры во глу­би­ну Мах­пе­лы. Пе­ще­ры. Тут за­хо­ро­не­ны Адам и Ева и прим­к­нув­шие к ним Ав­ра­ам-Иса­ак-Яаков вме­сте с же­на­ми. Глу­би­на их за­хо­ро­не­ния рав­на на­ше­му воз­не­се­нию над ни­ми. Но мы не вы­ше их ду­шой, хо­тя тор­чим над са­мым вы­со­ким до­мом Хев­ро­на. Мы над Мах­пе­лой. Мы на вы­шке. И у каж­до­го по ав­то- ма­ту аме­ри­кан­ско­го про­из­вод­ст­ва, М-16. И у каж­до­го в ра­зум­ной его го­ло­ве, отяг­чен­ной вы­сшим об­ра­зо­ва­ни­ем - это меж­ду строк - при­каз: не стре­лять!         Имея в го­ло­ве вы­сше­го об­ра­зо­ва­ния та­кой при­каз, стре­лять, дей­ст­ви­тель­но, не хо­чет­ся. Не дай Бог про­мах­нешь­ся - а в тюрь­му все рав­но упе­кут.         Про­дол­жаю...         Хев­рон, как те­бе ни по­ка­жет­ся стран­ным, жил еще до Ие- ру­са­ли­ма. И на­зы­вал­ся - как Мо­с­к­ва - сто­ли­цей. При­чем во вре­ме­на столь древ­ние, что и пре­дки твои до де­ся­то­го по­ко­ле­ния это­го не упом­нят. А царь Да­вид - не Иван Ка­ли­та, ос­но­ва­тель бе­ло­ка­мен­ной де­рев­ни, да. Впро­чем о том, что Хев­рон - сто­ли­ца ев­рей­ско­го го­су- дар­ст­ва, и Иван Ка­ли­та мог бы про­честь, ес­ли бы изу­чал со­вре­мен­ный рус­ский. Впро­чем, у не­го бы­ла воз­мож­ность изу­чать древ­не­ев- рей­ский. Но ле­нив был, бес, все ему ме­до­ву­ху по­да­вай и яс­ных ли- цом мо­ло­ду­шек. То­ру - не чтил! не чи­тал! И Та­нах был для не­го на- ка­ря­кан на том ма­ло­вра­зу­ми­тель­ном, как для Ста­ха­но­ва и дру­гих ге- ро­ев пя­ти­ле­ток, язы­ке. Хоть бы Биб­лию раз­гля­дел по­лу­сгнив­ши­ми от ме­до­ву­хи и сбит­ня глаз­ка­ми. Ан нет! А ведь она - в пе­ре­во­де с гре­че­ско­го на наш раз­го­вор­ный - ки­рил­ли­цей пи­са­на, под стать все­об­щей без­гра­мот­но­сти на­се­ле­ния. Тем­ные ве­ка! Тем­ные лю­ди! Но пи­са­ли - пи­са­те­ли! пе­ре­вод­чи­ки! Вот и я на­пи­шу, под них. Про­чи­тай и вник­ни...         Ка­тя, у ме­ня в ру­ках ружье. Лю­би и по­мни!         Зна­чит так... Пи­шу... На­шим язы­ком, раз­го­вор­ным, гу­та­ри­ли Пуш­кин с Лер­мон­то­вым - на ду­э­ли, по­ка их обо­их не уг­ро­ха­ли, что­бы мно­го не го­во­ри­ли про вет­ку Па­ле­сти­ны или еще о чем. Кто ны­не пи- шет нам сти­хи - за них? Ви­тязь в тиг­ро­вой шку­ре? Ни­кто нам сти­хи не пи­шет. Толь­ко при­ез­жа­ют к нам на Пе­га­се вся­кие-раз­ные, что­бы на язы­ке Пуш­ки­на и Лер­мон­то­ва до­ска­кать до Иеру­са­лим­ско­го мо- на­сты­ря, где по­хо­ро­нен Ру­с­та­вел­и, и об­мо­ро­чить над­гро­бие его сво­и­ми про­из­ве­де­ни­я­ми. Не­ко­то­рым пред­став­ля­ет­ся - псал­мы они по- ют на соб­ст­вен­ные сло­ва. Пусть с этим и уез­жа­ют до­мой, в до­мот- кан­ный биз­нес. Сти­хи - это пу­ля,. Ви­тя­зю пу­ля не страш­на. Сти­хи - это вы­стрел. Ви­тя­зю вы­стрел не стра­шен. А ес­ли вду­мать­ся: сти­хи - вы­стрел... Вы­стре­лил пер­вым... Вы­стре­лил в воз­дух... По­лу­чай го- луб­ка с ос­т­рым клю­ви­ком. Толь­ко на кар­ти­не Пи­кас­со он мир­ный.         Сол­да­ты из­ра­иль­ской ар­мии - лю­ди лет со­ро­ка - лю­ди, умуд- ре­нные жиз­нью и вос­пи­та­ни­ем де­тей на не­до­раз­ви­том ив­ри­те.         Сре­ди них - на­ших - не на­блю­дал я в Мах­пе­ле, скис­ших от без­де­я­тель­но­сти. Сплош­ные ин­же­не­ры, ли­те­ра­то­ры, кан­ди­да­ты лиш­них для ума на­ук, ма­с­те­ра вся­че­ских бое­вых ви­дов спор­та, вклю­чая пинг-понг и ка­ра­те. При­чем, все они, на­хо­дясь по вер­ти­ка­ли в ста мет­рах от пред­ков сво­их, рвут­ся в спор об ре­ли­гии. Не­у­ем­ная у них тут страсть. Над мо­ща­ми! Все бы им по­го­во­рить: есть Он или Его нет. Че­го же им, не­пу­те­вым, не яс­но? Здесь, в Мах­пе­ле? А не яс­но им то, что и те­бе и, че­с­т­но до­ло­жу, мне. Мы То­ру зна­ем, пи­сан­ную пе­ре­вод­чи­ка­ми Биб­лии. На ив­ри­те То­ра - за­кон, бук­ву нель­зя из­ме- нить. Все за­ко­ди­ро­ва­но. А при пе­ре­во­де на гре­че­ский? А с гре- че­с­ко­го на рус­ский? По­мнишь, рус­ская шко­ла пе­ре­вод­чи­ков счи­та­лась са­мой луч­шей в ми­ре. От­ку­да это в нас? От крас­ной на­шей про- фес­су­ры. Вот и про­дол­жаю ее до­мыс­лы.         Сло­вом, ве­дем мы наш ев­рей­ский раз­го­вор. И где? Над Мах- пе­лой. И ку­да нас тя­нет? К Пуш­ки­ну, по­нят­но. По­мним, по не­му, к вход­ной две­ри в Кон­стан­ти­но­поль сла­вя­не при­би­ли не­ржа­ве­ю­щий щит. По­том с ми­ром уш­ли из Царь-гра­да, но дру­гим пу­тем, как и учил их де­душ­ка Ле­нин, из ва­ря­гов в гре­ки. Ду­ша их го­ре­ла: не стыб­ри­ли по за­быв­чи­во­сти соб­ст­вен­но­го щи­та с вход­ной две­ри в Кон­стан­ти­но­поль. А гвоз­ди-то в не­го бы­ли вби­ты зо­ло­тые: паль­ца­ми со­гнешь - об­ру- чаль­ное коль­цо для бу­рен­ки-ру­ко­дель­ни­цы то ли с Нов­го­ро­да, то ли с Усть-Или­ма. Все же тро­фей.         Гру­ст­но без тро­фе­ев воз­вра­щать­ся до­мой, пусть и дру­гим пу­тем.         И вдруг, что­бы раз­ве­ять тяж­кую за­дум­чи­вость бо­га­ты­рей- по­бра­тель­ни­ков, са­мый юный из них и лов­кий Со­ловь­ем-Раз­бой­ни­ком вы­дал свист ба­сур­ман­ский. Свист на сло­вах не пе­ре­дать, Ка­тя. На сло­вах же бы­ло ска­за­но: "Не­до­те­пы! Сто­ля­ры вы и плот­ни­ки! Мо­лот- ком - по гвоз­дю, а я во хра­ни­ли­ще их про­ник. И сты­рил!!!" Что же та­кое, Ка­тя ты моя, он до­был по во­ров­ской охот­ке? Кни­гу, ока­зы­ва- ет­ся, с зо­ло­ты­ми за­стеж­ка­ми. Ту са­мую, что до сих пор в Спец­х­ра- не. Кни­гу ев­рей­ской муд­ро­сти. Ли­бо То­ра это. Ли­бо тол­ко­ва­ние к ней.         Во­о­ду­ше­ви­лись сла­вя­не, сты­рив что-то важ­ное из не­прия- тель­ско­го го­ро­да, на­саж­да­ю­ще­го им Свя­щен­ное Пи­са­ние, и за­пряг­ли эту  тя­же­лую, на­до ска­зать, вещь под хво­сты ло­ша­дей и по­та­щи­ли ее. Шли ле­са­ми. Шли степью. По­ми­ра­ли от жаж­ды и го­ло­да. Но на­жи- тое до­бро не бро­са­ли. В на­жи­том до­бре - по­мни­ли в бо­га­тыр­ских снах, - муд­рость за­ло­же­на. Ее на­до рас­шиф­ро­вать, и все рас­цве­тет в краю на­шем: "бу­дет вам Пет­руш­ка, бу­дет Сол­н­це­дар, вый­дем мы на пло­щадь, а там но­вый царь."   Продолжение следует