Леонид Ольгин
Леонид Ольгин
Леонид Ольгин
Сам о себе, с любовью…Статьи и фельетоныЗабавная поэзия
Литературные пародииИ будут звёзды моросить..Путешествие в Израиль
Гостевая книгаФотоальбомФорум
Журнал "День"Любимые ссылкиКонтакты
 



Международный эмигрантский, независимый общественно - просветительский и литературный журнал «ДЕНЬ»

Журнал «ДЕНЬ» > Выпуск № 3 (09.03.2004) > Рассказы из цикла «РЕКВИЕМ В ЛИЛОВЫХ ТОНАХ»

написано: 2003 г. | опубликовано: 10.03.2004

 

Виктория ОРТИ рубрика "Литературная гостиная"

Рассказы из цикла «РЕКВИЕМ В ЛИЛОВЫХ ТОНАХ»

 

Кукурица или Всё суета сует...
 
 
 
Ха-ха-ха, кто знает ЧТО ТАКОЕ КУКУРИЦА?
 
... Венгры – весёлый народ, они придумали язык, который не в силах понять ни взбалмошный русский, ни озадаченный англичанин, ни веснушчатый ирландец, - этот язык состоит из непереносимого набора согласных и повтора ударений. Единственное слово, доступное разуму негениального филолога, то бишь меня – КУКУРИЦА. Да и смысл ясен – смесь курицы с кукурузой, этакий наваристый куриный суп, странного вкуса плюс лапшичка и паприка, куда же венгру без паприки...
Балатон разлёгся около ног моего семейства и широко раскинул мелководье. Несуетливо, по-курортному праздно. Яхты мелькали вдали, банальное Белеет парус одинокий воскресло, открыло ячейку номер такой-то моей памяти, выползло наружу и сладостно потянулось. Крепконогие тётки катили разномастные тележки и выкрикивали в приезжие груди, спины, ляжки, покрытые особым балатонским загаром КУ-КУ-РИ-ЦА! КУ-КУ-РИ-ЦА! КУ-КУ-РИ-ЦА!
Лень моя – царица государства с красивым именем Виктория. Ну, если не так поэтично, то... я ленива. Очень ленива. Муж мой обычно добавляет и необязательна, но тут приходит мой черёд обвинить его в шаблонном мышлении, предвзятости, использовании штампов. Так вот, даже я, преодолев сладостную лень (теплынь, запах воды, над головой – крона невероятного дерева, сон прикрыл правый глаз и поглаживает левый), даже я подняла расслабленные чресла и двинулась к той кукурицыной тётке с банальнейшим вопросом ЧТО ТАКОЕ КУКУРИЦА? 
Тётка остановилась, вперила в меня цыганский бароний глаз и нагло заверещала на том самом мадьярском, многоголосом языке, понять который не в силах ни взбалмошный русский, ни озадаченный англичанин, ни веснушчатый ирландец. А тем более – я – израильтянка с солидным стажем пребывания в невероятной иврито-русской среде, с трудом осознавшая великолепие фразы в йом шиши пойдём на шук и сделаем книйот, но так и не сумевшая её выговорить.
Я повторила баронихе свой скромный вопрос на трёх доступных мне языках, но в ответ снова получила порцию мадьярщины. Попробовала принюхаться и на нюх определить форму, цвет, ингридиенты, питательность. Ни фига. ОНО не пахло. Видно, упаковано было на совесть, дабы голодные туристы не нанюхали лишнего. Н-да.
Покупать кота в мешке, а, точнее кукурицу в упаковке, не хотелось. Пришлось мне мило улыбнуться, глянуть в безрезультатные очи, проворковать тода, геверет, хаит нехмада меод и удалится в тень. Великолепную тень дерева, листочки которого начинали звенеть в тот самый миг, когда закат расстилал на воде нежно-бордовую дорожку – от временно умирающего солнца – к нам, бренным.
Закат на Балатоне подобен закатам всего мира. Он напоминает смертным, только что хохотавшим, нырявшим, глотавшим пиццу и бурду о том, что ЗАКАТ всё равно наступит. И всего лишь несколько минут будут отделять мир, наполненный светом , щебетом, страстью от тишины. Исполненной Иным. И каждому из нас захочется – до смертного хруста в жилах – захочется вернуть то, что было всего лишь мгновенье тому назад, но Иное не пустит обратно. Не пустит.
И, слава Б-гу, вопрос ЧТО ТАКОЕ КУКУРИЦА отпадёт сам собой.
 
...и я придумаю радужный мир.
 
 
...Ну, зачем же так? Кому нужен этот рассказ и кому нужны эти долгие излияния души в тару чужих сердец? Ну, всё ведь просто. Да и не ново: человек умирает.
Так умирали миллиарды. Животные, рыбы, люди... Я не первый, о, далеко не первый. Им был безропотный Авель, кто-то ведь должен быть. Ну, а имени первого умирающего оленя, положившего голову на подгоревшую летнюю траву, не знает никто.
Чего стоят долгие ненужные мысли, упёртые в закат, будто лоб – в стену. Ну, да, безысходность – тяжёлая наука, но и её освоим, выдюжим, хотя... Отчего так страшно смотреть на руку, шевелить пальцами, разглядывать вены и представлять себе распад этих тканей, собственной плоти?Дышащей и живущей. Пока ещё дышащей и живущей! Нельзя, нельзя, нельзя. Нельзя заглядывать в глаза женщине, берущей эту самую руку в свои ладони и тщетно приникающую к моей спине. Я содрогаюсь, улавливая толчки её живущего сердца.
Мы избавлены от совместного старения. Точнее – я избавляю её от существования рядом с моим дряхлеющим телом, неуверенной походкой, ворчливыми речами по утрам и безысходным вечерним молчанием. Избавляю от смущённого раздевания передо мной, страха показаться слишком старой, слишком ненужной, слишком говорливой...
Надо думать о Боге. Вот это, говорят, утешает. Но как думать о том, кого не знаешь и не видел, и не слышал. Ну, разве что мальчиком, прикладывая ухо к раковине и втягивая в себя гул моря, вдруг поднимал глаза к небу и думал: море–я–небо–море–я–небо–... перебирая звенья бесконечной единой цепочки, надетой на чьё-то запястье.
Ну, хорошо. Я придумаю себе бесконечный свет, назову его Богом, придумаю невесомую душу и назову её мной. А что дальше? Я ведь должен буду приникнуть к Нему и раствориться в Нём. А вдруг Он не захочет или я не смогу, а вдруг? Он ведь припомнит мне этого горемычного котёнка, которого я хотел спасти от голодной смерти и накормил бульоном, убийственным жирным бульоном. Я смотрел на это ледяное оно, ещё вчера бывшее пушистым и теплоглазым, и не верил, и ненавидел, и... Я буду так же вытянуто и глупо лежать под чёрной тряпкой, чёрный ребе затянет кадиш, женщина –  умолкнет, чернея подглазными полукружьями,... дети наденут чёрные очки, а Людка оправит чёрное платье, купленное для ЭТИХ похорон. Да не пошли бы вы все?!
Завтра распахнётся дверь, стремительная сухая врачиха глянет на меня и скажет Знаете, мы ошиблись. К счастью, мы ошиблись. Повторные анализы показали, что... Что могут показать повторные анализы? Да ничего, кому они нужны, эти повторные... Они сказали – месяц. Две недели на разгон, две – на спуск, вечность на всё остальное. Моё лицо под матовым стеклом повесят на стену. Будут посматривать, отводя взгляд от второй половины выпуска новостей.
В месяце – не так уж мало секунд. Если полюбить каждую и перекатывать её с нежностью в ладонях, то родится Время. И я успею придумать себе всё то, что после. Придумаю радужный мир, в котором ничто не помешает мне выбежать на берег моря, прижать к уху раковину и посмотреть на небо.
 
 
Озеро Вечности для старухи с улицы Скороходова
 
 
Жила-была Старуха с улицы Скороходова. Просто старуха. Палка с набалдашником, похожим на подбородок и подбородок, похожий на набалдашник. Они соседствовали и гармонировали, подпирая старухины глаза, вялые мешочки щёк и платок холодного цвета. Девочка-октябрёнок приносила старухе городской батон, дочка заскакивала с готовыми парными котлетками и бутылкой кефира, соседка заходила проведать, жива ли... А на Луне старуху поджидало Озеро Вечности – Lacus Temporis. Эту конечную цель старуха наметила себе, будучи девятилетней девочкой, пока ещё умевшей переноситься, куда душа пожелает. На Луне богатый выбор, она даже решила, что юность стоит провести около Залива Радуги – Sinus Roris, выходить замуж на фоне Озера Нежности – Lacus Lenitatis, рожать, окунаясь в Озеро Счастья – Lacus Felicitatis, жить невдалеке от Залива Верности – Sinus Fidei. А умереть, растворясь в Озере Вечности.
Пришлось смириться и с иными названиями. Она разучилась переноситься, куда душа пожелает, и познакомилась – по книгам – с лунными Озером Ненависти – Lacus Odii, Озером Суровости – Lacus Asperitatis, Морем Холода – Mare Frigoris... Всё бы не страшно, но одно пугало старуху – боязнь, что Некто может перепутать и распределить её не в Озеро Вечности – Lacus Temporis, а в Болото Гниения – Palus Putredinis, выбраться оттуда невозможно, на то оно и болото.
Будущее старухи состояло из недель, отсчёт им вела, отстукивая палкой секунды-шаги по коммунальному коридору – в туалет и обратно.
Девочка-октябрёнок знала, что по вторникам она обязана выйти из старого кирпичного дома, пересечь две улицы в положеном месте, заскочить в булочную за городским батоном и подняться на второй этаж, погладив по дороге лестничного котёнка. Она вставала на носочки и трижды нажимала на замусоленную пупырышку звонка. Старухина соседка тётя Аня открывала, и девочка, проговорив здрасьтетётьаня, проходила в старухину комнату.
Комната была размером в тридцать девочек, если бы весь 3"А" решил навестить старуху, то места не хватило бы, ведь в классе училось 35 октябрят, да и мальчишки слишком толстые и вихрастые.
Иногда девочка пыталась представить себя такой же старухой, но ничего не получалось. Даже тётей с детьми не получалось, а уж старухой – зажмуривай глаза или не зажмуривай – ничего не видно. Впрочем, она знала, что старухой придётся становиться не скоро, до этого изобретут лекарство для вечной молодости и бессмертия, ей повезло родиться вовремя, а старуха вот опоздала. Точнее – поторопилась. Но девочка втайне надеялась, что лекарство изобретут вот-вот и старуха получит капельку микстуры на чайной ложечке, поморщится, проглотит и помолодеет на глазах, превратясь в весёлую нарядную тётечку с альбомной фотографии. Вечерами она подсаживалась к папе – смотреть выпуск программы "Время" и ждала сообщения Партии о самом человечном лекарстве. Сообщений не было, девочка засыпала, уткнувшись носом в папино колено и он относил её в кроватку, бережно поддерживая нерасплетённую на ночь косичку. Учёные не торопились изобретать, у них было много других хлопотных дел: запустить в космос улыбчатых космонавтов, построить большой корабль, догнать какую-то Америку... Поэтому старуха умерла.
Девочке сказали, что шефство отменяется и теперь она должна поливать цветы на переменке. Жёлтая лейка и лопаточка заменили городской батон и пупырышку звонка. Девочка быстро забыла про старуху. И слава Богу, ребёнку незачем помнить про смерть. Ещё успеется.
Но, уже превратясь в молодую женщину, девочка внезапно и тоскливо вспомнила про старуху. Она рассказывала сыну про луну, лунный атлас лежал на её коленях. Сын ёрзал и не слушал, за окном поселился вечер, фонари и луна зажглись одновременно. Озеро Вечности – Lacus Temporis прочла она и почему-то представила себе старуху из детства. Молодая весёлая Старуха сидела на берегу лунного озера, болтала гладкими загорелыми ногами и разглядывала лунных стрекоз – чуднóе занятие! Палка с набалдашником, похожим на подбородок, отброшенная за ненадобностью, валялась рядом...
 
 
 






Леонид Ольгин