Этот праздник - для горящих свечей. Или свечи - для этого праздника. Как бы на нас не шипела пожарная инспекция. Казалось бы, какая разница, живое пламя или электрическая гирлянда? Ведь лампочки даже удобнее. Они разноцветные. Мигают по желанию потребителя. Не гаснут от сквозняков, гуляющих в современных квартирах. Не капают воском на ковер, буде таковой на полу расстелен. Не чадят подгоревшим салом, когда их гасят. А вот поди ж ты! Как раз за эти достоинства многие их и не любят. Электричество дает слишком ровный бесстрастный свет. Горит себе холодным зелено-желто-красным зраком. Все равно, что неумолимый светофор... Да одна капля прошлогоднего стеарина, матовой кляксой ляпнувшая на стеклянную поверхность шара, перевесит все вольты и амперы на свете! Пусть елка, озаренная свечками, мерцает нам мягким ореолом. И пусть наша комната, по будням такая привычная, в эту ночь, как белый пароход, поплывет туда, где вечный праздник. Так соседская девчонка-подросток, еще днем похожая на драную козу, теперь, в этом неверном трепещущем свете, вдруг становится таинственной прекрасной незнакомкой.
Все вокруг так зыбко, неопределенно... Легкие тени бегут по синим обоям, как сны. Волнами разносятся дразнящие запахи - мягкого горячего стеарина, тонких жасминовых духов, из кухни тянет жаревом от пупырчатой тушки гуся. И все пронизывает ясный лесной, елочный дух. Так пахнет хвоя с мороза.
Нет, не люблю электричества в Новый год.
Тут еще радио «Эхо Москвы» добавило головешек в тлеющий костерок ностальгии. Есть на «Эхе» ведущий, Борис Алексеев со своими «джазовыми посиделками». Он за ночь всю душу вынет, перевернет, перетряхнет и снова вложит, помолодевшую и хмельную. На этот раз Борис Алексеев реанимировал «O, Tannenbaum!», старинную рождественскую песенку. В годы своей молодости она не уступала нынешней «Jingle bells» или нашей привычной «В лесу родилась елочка». Только тогда радио не было, был, в лучшем случае, репродуктор. На «Эхе» у Алексеева «О, Tannenbaum!» исполнял духовой оркестр американской морской пехоты. Мелодию вели тромбоны. Я словно воочию видел, как музыканты в синих мундирах важно вышагивают впереди строя, дружно выдвигая кулисы своих труб. Тромбон - инструмент длинный, звучит сочно. Он просит простора.
Вообще-то «О, Tannenbaum!» - песенка истинно немецкая, но ее исполняли люди, воевавшие с Германией Гитлера, и это придавало ее звучанию особый колорит. По обе стороны Атлантики на всех нас, протестантов, православных, католиков, нисходит одна благодать, озаряет одно светлое таинство - Рождество. По-моему, вот о чем торжественно выводили тромбоны.
Я ведь знал эту песенку чуть ли не с пеленок. До сих пор ее мотив заставляет першить в горле.
Мы жили в огромном коммунальном гадючнике. С нами соседствовали Эккерты, обрусевшие немцы, бывшие владельцы всей квартиры, когда она еще не была подобием серпентария. Они давно переженились на русских девах, и это помогло им избежать высылки во время войны. Эккерты, хорошо помня старое, свято хранили традиции, вообще старину. За несколько дней до праздников на свет извлекался огромный «рождественский» короб с елочными украшениями. Хрупкие стеклянные шары переложены пожелтевшей от старости ватой, в которой застряли иголки прошлогодней (да что там, прошлогодней! Может, дореволюционной!) хвои. Вынимались «царские врата», подобие церковного алтаря, сделанные из тисненого белого картона. Когда «врата» раздвигались, над «алтарем» воспаряли ангелы. В жестянке из под монпансье хранились огарки свечек, собранные Бог знает, за сколько рождественских елок; наиболее древние, толстые, витые уж точно зажигалась до революции!
Венцом чудес был кукольный дом. К елочным украшениям он отношения не имел, служил просто игрушкой. Это была уменьшенная модель двухэтажного дворянского особняка, размером с приличный телевизор. Задняя стенка откидывалась, и дом представал как бы в разрезе. Внутренний интерьер, лестницы, мебель, ковры - все было выдержано в едином миниатюрном масштабе. Даже утварь на кухне и тарелки в буфете. Не было только жильцов. С помощью детской фантазии мы без них обходились, как-то во что-то играли. Вот, интересно бы вспомнить, во что? Для игры в сыщиков-разбойников здание приспособлено не было. Не могло оно превращаться ни в льдину папанинцев, ни в плац для буденновской конницы. А на что же годился сей особняк в ту глубокую довоенную пору? Разве, что для игры в 37-й год. Сразу стало бы ясно, почему дом опустел. Но самое извращенное воображение не подсказало бы, как играть в подобные игры.
Не помню, на Рождество или на Новый год у Эккертов звучала «O, Tannenbaum!» в торжественных аккордах рояля. В стареньком инструменте западала клавиша «ми» четвертой октавы, но все равно было здорово.
Потом музыкальная фраза из этой песенки, как выражаются искусствоведы, органически вплелась в ткань Седьмой симфонии Шостаковича и, что удивительно, стала самым волнующим местом.
Я пытался записать эти мысли о елках, свечках и электрогирляндах много десятилетий назад, 30 декабря 58 года, как помечено в моих черновиках. Дело происходило на кухне московской коммунальной квартиры глубокой ночью, в обществе поверхностно знакомых тараканов. Из ночи в ночь я капал на них зелеными чернилами из авторучки. Враги в панике разбегались по щелям. И хоть бы одна тварь явилась помеченной, отмывались они там у себя, что ли!.. Возможно, мысли мои тоже разбегались, как тараканы. И только сейчас, благодаря «Эху Москвы», мне удалось собрать их воедино и направить должным образом.
«O, Tannenbaum!». И Диккенс. И сказки Андерсена. У соседей, у Эккертов, они были в гигантском подарочном издании, не то Маркса, не то Вольфа. Книжка на веленевой бумаге с чудесными картинками - елка, озаренная свечками, девочка со спичками, черный всадник везет страшные сны… Разрозненные тома Диккенса, выходившие в приложении к «Ниве», в мягких зеленоватых обложках, разукрашенных виньетками. И в каждом выпуске - непременно про камин.
Вот, может быть, откуда нелюбовь к электричеству и тоска по камину, который погас задолго до моего рождения, в первый год октябрьского переворота. Так что для подпитки моей ностальгии свежих тлеющих углей вроде бы не было. И тем не менее, меня отнюдь не вдохновляли ррреволюционные лозунги «Марсельезы» -
Отречемся от старого мира,
Отряхнем его прах с наших ног!
Слышалось в этих словах нечто циничное и погромное. Будто некто явился нарочно,
чтобы нахаркать на чужую могилку. Несмотря на симпатию к Гаврошу, мне куда
больше приходилась по душе пародия клоунов Бима и Бома, звучавшая со старинной
граммофонной пластинки:
Отречемся от серого мыла
И не будем мы в баню ходить!
Этот куплет как-то больше приближался к правде жизни.
Стало быть, долой электричество? Нет, дело не только в этом.
Как раз электричеству я многим обязан. Я не боялся его, этого непонятного
притаившегося зверя, до поры молча сидящего в своей штепсельной розетке. Знал,
как с ним обращаться, умел работать паяльником, чинил перегоревшие пробки и
брался ремонтировать плитки, чайники, утюги и прочую электрическую утварь.
Стояла неуютная ленинградская зима сорок седьмого года. Конечно, она не
шла ни в какое сравнение с блокадной зимой. И все-таки голод оставался.
У жилички с первого этажа, матери двух детей, украли хлебные карточки, вот она,
дура, взяла и повесилась. А что оставалось ей делать, карточки-то выдают на
месяц вперед, а было только начало ноября...
Я в ту зиму пристрастился обследовать чердаки. Копался в старом мусоре.
Изредка попадались разбитые плитки, перегоревшие утюги. Я склеивал
керамику, чинил контакты и покупал в магазине новую спираль для плитки.
Спираль из никелина стоила рубль семьдесят. Похожая на живую змейку,
она музыкально звенела, когда я ее растягивал, укладывая в керамический
лабиринт. Плитки, даже самые страшненькие, шли на Кузнечном рынке
по полсотни. Я просто выставлял плитку на стол в куриных рядах, там
была розетка, чтобы включать лоток для просвечивания яиц. Плитку вырывали
из рук. А если корпус был почти новый, керамика не разбита, платили
и по сто рублей. Чубайс тогда еще не родился, и электричество было
общедоступно.
Буханка черного хлеба на рынке стоила сто рублей. Ее хватало на
два дня вполне сытной жизни. Иными словами, чтобы нам с мамой сносно
существовать, требовалась одна электроплитка в сутки. В нашем переулке я
обшарил все чердаки и добрался, было, до Стремянной улицы, но там
пространство под крышами контролировали чужие огольцы. Не из вредности,
вредности, а по не писанному ребячьему закону. У каждого двора и его
окрестностей должны быть свои хозяева. Чужой двор - почти иностранная,
хоть и дружественная территория. Что-то вроде Болгарии.
Будучи любознательным подростком, я шлялся по лавкам. Там торговали
сверкающими никелем чайниками и похожими на ледоколы утюгами, люстрами
и настольными лампами, абажурами и выключателями, только плиток не было,
а если появлялись, за ними моментально выстраивался хвост.
В школе дела мои шли неважно. Последнюю плитку мы «съели» дней
пять назад, а «пустое брюхо к ученью глухо». Я не вылезал из троек, только
по физике и литературе стояли четверки. Мама вторую неделю была больна,
она и так мучилась с зубами, а тут к ней прицепилась фолликулярная ангина.
Мама лежала под тремя одеялами, и все равно замерзала в промерзшей до
колючего инея комнате.
Приближался декабрь. Дни совсем скукожились, свет днем гасили часа
на два, на три. В промороженной комнате жилось исключительно неуютно, и
я, наскоро приготовив еду, снова залезал под старое мамино манто. Шубка из
из облезшего котика с довоенных лет слабо пахла духами. Накрывшись с
головой этим, некогда экзотическим зверем, я слушал заседания «Клуба
знаменитых капитанов».
Прямо как-то не верилось, что в коротких ленинградских сумерках, в
промозглой комнате могли плескаться волны бирюзово-зеленых тропических
морей, что там, где змеится щель в потолке, сияло созвездие Южного
Креста. Однако и волны плескались, и проглядывали крупные звезды. Спасибо
за это радиопередаче «Для старших школьников».
Еще мы слушали в исполнении диктора Герцога стихи Александра
Хазина, его «Новые похождения Онегина». Вот Онегин едет в битком
набитом ленинградском трамвае, его оскорбляют и он хочет вызвать хама на
дуэль, «но кто-то спер его перчатки, за неименьем таковых, Онегин
смолкнул и притих». Онегин в трамвае? Это было смешно!
А «Приключения обезьяны» Зощенко? У мамы даже зубы кончали
болеть , так мы смеялись, слушая эту вещь. Она, обезьяна, ни черта ведь
не смыслит в наших делах, она же дикая!
И вдруг разом все кончилось. Великие географические открытия отныне совершали только наши соотечественники и только с исконно русскими фамилиями. Беринг был под вопросом. Земляки-славяне открывали Америку задолго до Колумба где-то в окрестностях Сан-Франциско.
На школьных вечерах крутили одни бальные танцы, от них за версту несло нафталином. Фокстрот считался верхом идеологического разврата, дежурных учителей, допустивших эту непотребность, тягали в прокуратуру.
Но все это будет потом. А пока что надвигался декабрь, и в
магазинах появились елочные гирлянды. Они состояли из разноцветных
лампочек , соединенных друг с другом. Я мог бы и сам их спаять, да отдельно
лампочки не продавались. Их требовалось двенадцать штук на маленькую
гирлянду и двадцать две на большую. Стоили они, соответственно,
шестьдесят и восемьдесят рублей. Эти лампочки были гораздо крупнее, чем
для карманного фонарика, наверно, изготовлялись специально для елок. Ну, а
мне где их взять?
Я напрасно обивал пороги «электротоваров». Наконец, на улице
Красных Зорь мне вроде бы повезло. То был магазин случайных вещей
и уцененных товаров. В основном там продавались заплесневелые
радиоприемники «СИ-235», не востребованные после сорок пятого года.
Сейчас мало кто помнит эту жульническую махинацию. С началом
войны вся радиоаппаратура была у населения изъята. Четыре года
приемники лежали на складах, гибли от сырости, и вот теперь на этом
ржавом хламе государству понадобилось нажиться еще раз. Старые
владельцы приемников были свезены на Пискаревку, им-то все равно,
какое вокруг развелось мародерство.
До сих пор не могу понять смысла этой аферы. Зачем изымали? Неужто
так уж боялись геббельсовской радиопропаганды? Видимо, правительство
здорово не доверяло своему народу, если решило разом залепить ему уши...
Среди нагроможденных ящиков «СИ-235» я углядел свободную
часть прилавка, а на ней - коробку с какими-то стеклянными предметами,
очень отдаленно напоминавшими маленькие лампочки. Это и были
лампочки, только не для освещения, а для сигнализации.
«Коммутаторные индикаторы цена 20 коп.10 штук», - гласила надпись на картонной коробке, выведенная химическим карандашом. Индикаторы были
похожи на мизинцы маленьких девчонок, или на тонкие прозрачные карандаши,
или… на коммутаторные лампочки, вот на что они были похожи! Один конец, запрессованный в крохотный пластмассовый цоколь, поблескивал двумя латунными контактами. С другого конца виднелась нить накаливания, проходящая через всю стеклянную колбочку. Оставалось выяснить, будут ли они гореть. Я купил на пробу полкоробки, пятьдесят штук, заплатив аж целый рубль. У меня была трешка. Оставалось на вилку за рубль шестьдесят, и на сорок копеек я отоварился тонким звонковым проводом, вышло почти семь метров. С этим потенциальным богатством я вернулся домой, в нашу промерзшую комнату.
Когда я кончил паять и, затаив на мгновенье дыхание, воткнул вилку
в штепсель, когда вся гирлянда вспыхнула цепочкой веселых огней, в комнате, честное слово, даже стало теплей.
Я собрал на пробу еще одну гирлянду, большую, на двадцать две лампочки, и понес продавать.
Я не знаю, сохранился ли тот дом на Литейном, второй от угла. В сорок седьмом там располагался магазин электротоваров, к нему вели две ступеньки. У входа торчал из стены штепсель, неизвестно, для каких нужд. Я заглянул в магазин. В продаже гирлянды были. Народ не спешил брать: все-таки цены кусались.
Торговать я не умел, презирал это занятие. (Другое дело толкать плитки на Кузнечном!) Но тут вспомнилась где-то вычитанная фраза - «труден только первый шаг». Вышел на ступеньки, огляделся окрест, повесил гирлянду на шею и, не прекращая твердить заклинания о трудности первого шага, включил вилку в розетку. И сразу услышал:
- Мальчик, продаешь?
-Двадцать пять, - сказал я наугад, простуженным от волнения басом, и тут же принял деньги. Со второй, большой гирляндой я простоял, как зажженная елка, не больше двух минут. Часы наискосок у кинотеатра «Титан» показывали шесть пополудни. Надо было спешить на улицу Красных Зорь, если я хотел обеспечить сырьем задуманное непрерывное производство.
Весь декабрь пролетел, как короткий сон. Я не высыпался, на уроках клевал носом.
- Спишь?! - пробуждался я от учительского окрика и отвечал почти сущую правду:
- У меня мама болеет...
На самом деле мама помогала отстригать ровные отрезки звонкового провода, а позже - красить лампочки красной и зеленой тушью. Но об этом я, разумеется, умалчивал.
С окраской дело долго не ладилось. Тушь никак не желала ровно ложиться на стекло, стекая в густую каплю на самом конце баллона. Потом я догадался красить по горячему зажженную гирлянду. Тушь высыхала мгновенно. Это было наше с мамой маленькое «ноу-хау», как говорят нынешние современники.
За ночь мы совместными усилиями успевали сделать двадцать, от силы двадцать три гирлянды. Этого хватило бы на шесть буханок, вздумай я всю выручку обращать в хлебные кирпичи. У меня была клеенчатая куртка, утепленная цигейковой подкладкой и шалевым воротником, - привет от ленд-лиза. К ней прилагался пояс, тоже клеенчатый. Так вот, я отправлялся на свой торговый угол, битком набитый гирляндами. Они не сыпались из под куртки только благодаря туго затянутому ремню. За какой-нибудь час я превращался из хорошо упитанного подростка в обыкновенного блокадного мальчика, и немало радовался такой метаморфозе.
Лудить и паять было делом навыка. Два-три скребка скальпеля по латунной поверхности, точный взмах жала паяльника - канифоль-олово-пластинка металла, и вот уже стынет, обретает матовость еще мгновенье назад блестящая капля припоя. Хуже шла зачистка нарезанной проволоки. Звонковый провод неохотно давал с себя сдергивать плотный хлорвиниловый чулок. Чтобы обнажить медную жилу, приходилось в кровь обдирать подушечку большого пальца. Никакие маленькие хитрости здесь не помогали. Я пробовал поджигать этот чёртов хлорвинил, он горел, страшно коптя, испуская зловоние, а медная жила становилась черной и, что главное, ломкой. Пришлось сшить плотный чехол на палец, но скальпель лучше работал на живом мясе. Так и проходил этот декабрь - с хроническим недосыпом и незаживающей руке.
Другого рода неудобства доставляло общение с ушлыми покупателями:
- Почему не цветные?
- Потому, что не крашеные.
- Почему не крашеные?
- Потому, что дешевые.
Вариант ответа:
- А вы когда-нибудь видели на елке зеленое пламя свечи? - Человек задумывался. Нет, зеленого пламени он не наблюдал. И - покупал! Я таких ненавидел. Тебе предлагают гирлянды вдвое дешевле, чем в магазине. Качеством не хуже, а может, и лучше фабричных. Казалось бы, радуйся, не ищи, откуда ноги растут! Все равно, я не раскрою секрета, во сколько мне обходится одна гирлянда, не считая в кровь ободранного пальца и зверского недосыпа. Сие - великая тайна есть, узнав которую, ты, пожалуй, будешь неважно спать. Но если, не дай Бог, ты откроешь другой коммерческий секрет - во сколько обходятся лампочки государству, ты и вовсе не сможешь уснуть. Так что молчи себе в тряпочку и не задавай дурацких вопросов!
Зато как же чувствовал я себя, возвращаясь домой, до отказа набитый деньгами! Я мог пригнать с Сенного рынка полуторку напиленных и нарубленных дров, войти - покупателем! - в гастроном «Особторга»1 и велеть отвесить сто граммов зернистой икры. Я мог все, на что у меня хватало фантазии. Единственное, чего я не мог - это остановить время. Оно работало против меня - декабрь кончался. Для кого-то он был хмурым промозглым месяцем, самым паршивым в году. Для меня же он был золотым! Время - злое Начало Хронос со своим косильно-уборочным агрегатом- виделось мне простуженным старикашкой в драной шинели, в солдатском прожженом треухе. Коса на деревянном черенке казалась бутафорской, таскал он ее для блезиру. Устрашающее жало было обмотано грязной мешковиной.
И все-таки Хронос, несмотря на нищенский облик, был сильнее меня. Вот пройдет Новый год, и мои гирлянды будут стоить не дороже прошлогоднего снега.
Тридцатое декабря оказалось черным днем. Меня «замели в уголовку». Или «попутали менты». Оба выражения были подцеплены от двух цыган и трех карманников, - обществе, навязанном отделением милиции. Я обвинялся в злостной спекуляции. Напрасно старался вдолбить дежурному лейтенанту, что спекуляция - это когда дешево покупаешь и дорого продаешь. А я продавал, во-первых, дешевле, чем в магазине, и, во-вторых, сам паял эти гирлянды. Где же тут спекуляция?
-Значит, ты их первоначально украл, и у магазина сбывал краденное государственное имущество.
Я клятвенно обещал принести копии счетов.
-Ишь какой выискался кустарь-одиночка! А вот мы счас впаяем тебе запрещенный промысел, - стращал дежурный.
Насмерть перепугал!
-Где сказано, что лампочки паять запрещено?
-Ты нарушал правила советской торговли, мешал входу и выходу граждан. Счас будем составлять протокол и сообщим в школу. Там тебя погладят по головке!
А вот этого нам не надо.
Не переспорить. Не доказать. Не убедить.
Кончилось тем, что он сгреб семь не распроданных гирлянд в ящик стола, туда же смахнул отобранные деньги, - около тысячи, и вытурил меня вон:
-Ступай погуляй. А я покамест протокол оформлю.
Больше я этого протокольного лейтенанта не видел. Он, дурак, не спросил, ни где я живу, ни где моя школа. А может, он был не такой уж дурак. Деньги-то, тонкая пачка вдвое сложенных сотенных, осталась при нем.
С тех пор стоит мне подумать о елочных гирляндах, как перед глазами возникает клубок растревоженных змей. Змеи шуршат проволочными телами и горят во тьме немигающим электрическим зраком…
В те времена, по молодости лет, я не задумывался над фактом, что вся наша милиция состоит из части народа. Причем, далеко не из самой лучшей. Я думал тогда, что милицию поставили над нами нарочно - грабить и отнимать. Я ведь тогда не знал, что мне попался оборотень в офицерских погонах. Это мне объяснили потом, в наше время.
А Новый год... Что ж, он и Африке Новый год. Но пусть лучше будет со свечками!
1 Магазин, торгующий по "коммерческим", то есть, по рыночным ценам. Зарплата при этом оставалась замороженной. Государство как бы соглашалось, что население живет воровством.
|
