написано: 2000 г. | опубликовано: 22.01.2004

Виктория ОРТИ

ВИКТОРИЯ ОРТИ

Об израильских поэтах нужно говорить особо и осторожно, потому что святая земля Израиля обладает особой, удивительной энергетикой. Эта земля, как никакая другая, раскрывает человека, его сущность. Щедрому воздается щедро, жадному - по жертве его, дураку - по делам его, умному - по понятиям. Поэтому, на земле Израиля всё так неоднозначно, необычно и ярко. И в израильской поэзии все происходит так же, как и в жизни. На этих страницах мы представляем вам одного из ярчайших представителей современной израильской поэзии, уважаемого и любимого израильтянами поэта, руководителя поэтической студии в гор. Беер - Шева - Викторию Орти.

* * *    Лелею лунь ночей, лавровый запах кожи,    обыденность святой невычурной страны.    Потусторонний мой, с тягучей песней схожий,    несет ручьи речей прозрачных и чудных.    Знакомые места:    коробки у помойки,    чумазой ребятни    победный птичий гам,    чеширские коты,    грузины, сабры, гойки    и зазеркальный свет -    от лавок - к облакам. * * *    Слушай меня, слушай, голос негромок мой.    Будут моря и суша, чтиво и быт земной.    Будут хлеба и клевер, памятью впитанный вмиг.    Будут павлиний веер и человечий лик.    Свалится небо снова на обомлевших нас.    Слово застынет, словно солнце в закатный час.    Волосы заплетая в косы безмолвия,    выйдет к тебе другая одновременно - я.    Дрожью перенаполнив молекулы немоты,    другой согреет ладони одновременно - ты.    Не устрашась, нагие, подле порога тьмы    лягут они, другие, одновременно - мы. * * *    Небывалая бродит тоска, небывалая бродит бессонница.    Мне бы только прилечь, успокоиться,    мне бы только туман на глаза.    Столько лет отсчитала не впрок, а    заморочено память лопатила,    полукровка, чудная лохматина    возлюбившая Бога.    Пoлукpoвкa... Нaзвaнья горчей    и больнее никто не придумал.    (Только пепел летит из печей,    только проволока – караулом).    Только плачет, навзрыд    большеглазый ребенок.    И    колышутся рвы.    И    кукушка кукует у клена).    Авраамово имя стеречь,    перекрикивать эхо колодца,    перекатывать древнюю речь,    словно камешек, горький во рту,    не призванием стало, сиречь    наказанием стало за то, что    я тянулась, забыв инородство,    то ли к матери, то ли к отцу. Гробовщик    Печальных дел мастеровой стругает досочку прилежно,    мотив насвистывает нежный, морщиня кожу над губой.    Златоволос, голубоглаз, он был малышкою-мальчишкой,    сидел за партой, ныл над книжкой и голубей летучих пас.    Он девку рыжую любил и целовал в колючем сене,    в пивной захлебывался пене и пьяно по полю кружил.    Ему и горе нипочем, когда, корявою старухой,    разруха-сука-побируха поводит костяным плечом.    Печальных дел мастеровой прекрасен во пыли пахучей.    Он вечен. Он - пока что - лучший                                                                             итог сумятицы земной.     * * *    Я, видно, родилась к предутренней звезде,    Иль зачиналась я в предутреннюю пору.    Люблю смотреть на тихолистный шорох -    Незаглушимый, слышимый везде.    ... Неспешный омут охмуряет синь,    Меняет краски охроватой    поверхности, лопочет виновато    на языке утерянных осин...    Все для меня одной. И прелесть, в том числе    Осеннего питья и трезвости весенней.    Я здесь всего на час, я до полудня здесь.    Весь смысл бытия - в тянущемся   Я есмь ,    Не признающем летоисчислений.